вещи, которые я люблю, даже когда ничего не могу любить: как Марина пишет мне утром в телеграме, зазывая меня на кухню пить чай, и, когда я минуту не отвечаю, присылает свою детскую фотку в полосатом купальнике с подписью "разве ты можешь отказать такой тигрице?"; как еду вечером в метро, выглядя как обычно - resting comfortably in my usual persona of a woman whose soul is exiting her mortal body - и пожилой мужчина сурово подталкивает меня к освободившемуся сиденью: "сядь, сядь, что ты мыкаешься" (а в троллейбусе рядом со мной едет обаятельный калмыкский мужчина лет пяти и обстоятельно здоровается и прощается со мной за руку); как мы с Полиной ходим на выставки, хихикая над названиями картин и толкая друг друга локтями, печем пироги, покупаем бусы и сапоги (в которых я потом устраиваю целое дефиле для мамы и Вики, которые послушно цокают языками и восхищаются), роскошно запиваем трюфели ромом в "Северянах" на Большой Никитской, а когда мы выходим, в соседнем дворе показывают какую-то совершенно роскошную осень: церковь в золотой листве, подсвеченной фонарями, и этот свет наконец пробивается сквозь мутное стекло тоски, через которое я смотрю на мир; как мы с мамой сдаем нашу квартиру в митино, и я малодушно подумываю выселить жильцов и въехать туда самой, потому что в соседнем дома находится исполненный достоинства вход в подвал, обрамленный двумя старомодными фонарями с поясняющей табличкой "КУЛЬТУРНОЕ ОБЩЕСТВО КАЛЬЯННЫХ СОМЕЛЬЕ"; Вика присылает мне из Воронежа фотографию парусника "Готто Предистанация" - классе в восьмом или девятом она где-то увидела это название и была им одержима, и в итоге мы запустили с Щукинской набережной бумажный кораблик, окрестив его этим именем и спустив на воду под мое эээ творческое переосмысление марша из "Пиратов карибского моря", и вот, снова с ним встретились, на другом, практически, краю Земли; я фотографирую для нее заглючившую бегущую строку в трамвае, потому что она такое любит, маленькие подарки, других у меня нет.
***
говорю ей же, что хочу застрелиться, она дежурно спрашивает, не думаю ли я сходить к врачу; я не хочу лечиться, раздраженно отвечаю я, я хочу умереть, ты что, тупая? в логике тебе не откажешь, соглашается Вика, и мы долго, несколько истерически смеемся вдвоем.
(записываю я это, конечно, не ради панчлайна, панчлайн такой себе, а ради воспоминания о том, что мне есть еще с кем посмеяться над тьмой)
***
на работе меня почему-то все называют катериной, видимо, с легкой руки с., и это немножко меня с ними всеми примиряет; я все еще не могу ни с кем подружиться, отчасти, наверное, из-за своего же внутреннего сопротивления, какого-то сиротского упрямства - вы не те, вы не родные, вы не моя настоящая семья! с с. уже и не подружусь, он уходит в конце следующей недели, и этого немножко жаль - у него хорошее чувство юмора и прохладные голубые глаза, я люблю в людях такое.
***
не могу дописать ни одного текста, ни в строчку, ни в столбик, и это вызывает у меня какое-то бессильное отчаяние. где же моя серебряная дудка в горле, куда она делась - впрочем, я знаю, куда, я обменяла ее на свою работу, купила на нее свое армейское двубортное пальто и красные сапоги, проела и пропила остатки; думать так грустно, но веселее, чем думать, что я её просто потеряла, ни за что ни про что. совсем недавно в очередном приступе ненависти к работе вспоминала увиденную где-то цитату про чем раньше я проснусь, тем успею больше, тем длиннее станет диагональ моей будущей плазма-панели / чтобы обнажённая плоть или кусковая выглядели больше, ярче, чётче, чем они есть на самом деле, а два дня спустя под влиянием обстоятельств, честное слово, непреодолимой силы, пошла и купила себе новую плазму, и это тоже очень смешно - жизнь, то есть, все еще подражает искусству, только теперь вот такому.